Неточные совпадения
«Ну! леший шутку славную
Над
нами подшутил!
Никак ведь
мы без малого
Верст тридцать отошли!
Домой теперь ворочаться —
Устали — не
дойдем,
Присядем, — делать нечего.
До солнца отдохнем...
― Арсений
доходит до крайности, я всегда говорю, ― сказала жена. ― Если искать совершенства, то никогда не будешь доволен. И правду говорит папа, что когда
нас воспитывали, была одна крайность ―
нас держали в антресолях, а родители жили в бельэтаже; теперь напротив ― родителей в чулан, а детей в бельэтаж. Родители уж теперь не должны жить, а всё для детей.
— Слушаю-с. У
нас на постирушечки две женщины приставлены особо, а белье всё машиной. Граф сами
до всего
доходят. Уж какой муж…
— Печорин был долго нездоров, исхудал, бедняжка; только никогда с этих пор
мы не говорили о Бэле: я видел, что ему будет неприятно, так зачем же? Месяца три спустя его назначили в е….й полк, и он уехал в Грузию.
Мы с тех пор не встречались, да, помнится, кто-то недавно мне говорил, что он возвратился в Россию, но в приказах по корпусу не было. Впрочем,
до нашего брата вести поздно
доходят.
Войдя в кабинет с записками в руке и с приготовленной речью в голове, он намеревался красноречиво изложить перед папа все несправедливости, претерпенные им в нашем доме; но когда он начал говорить тем же трогательным голосом и с теми же чувствительными интонациями, с которыми он обыкновенно диктовал
нам, его красноречие подействовало сильнее всего на него самого; так что,
дойдя до того места, в котором он говорил: «как ни грустно мне будет расстаться с детьми», он совсем сбился, голос его задрожал, и он принужден был достать из кармана клетчатый платок.
Опускаем весь тот процесс, посредством которого он
дошел до последнего решения;
мы и без того слишком забежали вперед…
Разрешил
нас тогда Миколка, а то я и не знаю,
до чего бы между
нами дошло.
«Соседка, слышала ль ты добрую молву?»
Вбежавши, Крысе Мышь сказала: —
«Ведь кошка, говорят, попалась в когти льву?
Вот отдохнуть и
нам пора настала!» —
«Не радуйся, мой свет»,
Ей Крыса говорит в ответ:
«И не надейся попустому!
Коль
до когтей у них
дойдёт,
То, верно, льву не быть живому:
Сильнее кошки зверя нет...
«Жениться? Ну… зачем же нет?
Оно и тяжело, конечно,
Но что ж, он молод и здоров,
Трудиться день и ночь готов;
Он кое-как себе устроит
Приют смиренный и простой
И в нем Парашу успокоит.
Пройдет, быть может, год-другой —
Местечко получу — Параше
Препоручу хозяйство наше
И воспитание ребят…
И станем жить, и так
до гроба
Рука с рукой
дойдем мы оба,
И внуки
нас похоронят...
— Расстригут меня — пойду работать на завод стекла, займусь изобретением стеклянного инструмента. Семь лет недоумеваю: почему стекло не употребляется в музыке? Прислушивались вы зимой, в метельные ночи, когда не спится, как стекла в окнах поют? Я, может быть, тысячу ночей слушал это пение и
дошел до мысли, что именно стекло, а не медь, не дерево должно дать
нам совершенную музыку. Все музыкальные инструменты надобно из стекла делать, тогда и получим рай звуков. Обязательно займусь этим.
—
Мы, наконец,
дошли до пределов возможного и должны остановиться, чтоб, укрепясь на занятых позициях, осуществить возможное, реализовать его, а там история укажет, куда и как
нам идти дальше. Я — кончил.
— Боже мой! — говорил Обломов. — Да если слушать Штольца, так ведь
до тетки век дело не
дойдет! Он говорит, что надо начать строить дом, потом дорогу, школы заводить… Этого всего в целый век не переделаешь.
Мы, Ольга, вместе поедем, и тогда…
— Боже мой!
До чего
дошло: ты краснеешь! — с ужасом сказал он. — Как
мы неосторожны! Что выйдет из этого?
Послушайте, — продолжал он с живостью, —
мы никогда не
дойдем так
до конца, не поймем друг друга.
Мы дошли до политической и всякой экономии,
до социализма и коммунизма — я в этом не силен.
Я крепко пожал руку Васина и добежал
до Крафта, который все шел впереди, пока я говорил с Васиным.
Мы молча
дошли до его квартиры; я не хотел еще и не мог говорить с ним. В характере Крафта одною из сильнейших черт была деликатность.
Мы доходим, по разным сторонам, вплоть
до поворота в Морскую, и именно там, где английский магазин,
мы замечаем третьего прохожего, только что раздавленного лошадью.
Он примолк.
Мы уже
дошли до выходной двери, а я все шел за ним. Он отворил дверь; быстро ворвавшийся ветер потушил мою свечу. Тут я вдруг схватил его за руку; была совершенная темнота. Он вздрогнул, но молчал. Я припал к руке его и вдруг жадно стал ее целовать, несколько раз, много раз.
Те, у кого есть глаза, знают заранее,
до чего
дойдут у
нас подобные сорванцы, а кстати и других доведут.
Мы дошли до китайского квартала, который начинается тотчас после европейского. Он состоит из огромного ряда лавок с жильем вверху, как и в Сингапуре. Лавки небольшие, с материями, посудой, чаем, фруктами. Тут же помещаются ремесленники, портные, сапожники, кузнецы и прочие. У дверей сверху
до полу висят вывески: узенькие, в четверть аршина, лоскутки бумаги с китайскими буквами. Продавцы, все решительно голые, сидят на прилавках, сложа ноги под себя.
Мы дошли до конца улицы и уперлись в довольно большую протестантскую церковь с оградой.
Не было возможности
дойти до вершины холма, где стоял губернаторский дом: жарко, пот струился по лицам.
Мы полюбовались с полугоры рейдом, городом, которого европейская правильная часть лежала около холма, потом велели скорее вести себя в отель, под спасительную сень, добрались
до балкона и заказали завтрак, но прежде выпили множество содовой воды и едва пришли в себя. Несмотря на зонтик, солнце жжет без милосердия ноги, спину, грудь — все, куда только падает его луч.
В последнее наше пребывание в Шанхае, в декабре 1853 г., и в Нагасаки, в январе 1854 г.,
до нас еще не
дошло известие об окончательном разрыве с Турцией и Англией;
мы знали только, из запоздавших газет и писем, что близко к тому, — и больше пока ничего.
Мы пошли по комнатам: с одной стороны заклеенная вместо стекол бумагой оконная рама
доходила до полу, с другой — подвижные бумажные, разрисованные, и весьма недурно, или сделанные из позолоченной и посеребренной бумаги ширмы, так что не узнаешь, одна ли это огромная зала или несколько комнат.
«Еще салату!» — приказал барон, и когда наши воротились,
мы принялись как следует за суп и своим порядком
дошли опять
до третьего салатника.
Скоро и хижины кончились;
мы пошли по огромному, огороженному, вероятно для скота, лугу и
дошли до болота и обширного оврага, заросшего сплошным лесом.
Мы дошли до какого-то вала и воротились по тропинке, проложенной по берегу прямо к озерку. Там купались наши, точно в купальне, под сводом зелени. На берегу
мы застали живописную суету: варили кушанье в котлах, в палатке накрывали… на пол, за неимением стола. Собеседники сидели и лежали. Я ушел в другую палатку, разбитую для магнитных наблюдений, и лег на единственную бывшую на всем острове кушетку, и отдохнул в тени. Иногда врывался свежий ветер и проникал под тент, принося прохладу.
Они забыли всякую важность и бросились вслед за
нами с криком и, по-видимому, с бранью, показывая знаками, чтобы
мы не ходили к деревням; но
мы и не хотели идти туда, а
дошли только
до горы, которая заграждала
нам путь по берегу.
—
Мы на мели! —
дошли до моего слуха тихие слова.
Здесь
мы, по тенистой и сырой тропинке,
дошли до пустого шалаша, отдохнули, переправились по доске через речку, то того быструю, что, когда я, переходя по зыбкому мостику, уперся в дно ручья длинной палкой, у меня мгновенно вырвало ее течением из рук и вынесло в море.
Мы прошли мимо их ночью. Наконец стали подниматься постепенно к северу и
дошли до точки пересечения 105˚ ‹восточной› долготы и 30˚ ‹южной› широты и 10-го мая пересекли тропик Козерога. Ждали пассата, а дул чистый S, и только в 18˚ получили пассат.
Мы дошли по китайскому кварталу
до моря и
до плавучего населения, потом поднялись на горку и углубились в переулок — продолжение китайского квартала.
На фрегате открылась холера, и
мы,
дойдя только
до Дании, похоронили троих людей, да один смелый матрос сорвался в бурную погоду в море и утонул.
Обошедши все дорожки, осмотрев каждый кустик и цветок,
мы вышли опять в аллею и потом в улицу, которая вела в поле и в сады.
Мы пошли по тропинке и потерялись в садах, ничем не огороженных, и рощах. Дорога поднималась заметно в гору. Наконец забрались в чащу одного сада и
дошли до какой-то виллы.
Мы вошли на террасу и, усталые, сели на каменные лавки. Из дома вышла мулатка, объявила, что господ ее нет дома, и по просьбе нашей принесла
нам воды.
Мы прошли каменные ряды и
дошли наконец
до деревянных, которые в то же время и домы китайцев.
— Ну, теперь дело
дошло до невест, следовательно,
нам пора в путь, — заговорил Nicolas, поднимаясь. — Мутерхен, ты извинишь
нас,
мы к славянофилу завернем…
До свидания, Хиония Алексеевна.
Мы с Аникой Панкратычем осенью поступаем в ваш пансион для усовершенствования во французских диалектах… Не правда ли?
Если идти назад по линии материального развития человечества, то
мы не
дойдем до свободного и цельного духа, а
дойдем лишь
до более элементарных и примитивных форм материальной жизни.
Ни один народ не
доходил до такого самоотрицания, как
мы, русские.
Слава Богу,
мы дошли до точки: „коли был в саду, значит, он и убил“.
Дошли мы, вот как теперь,
до этого самого камня, сел я на камень этот, а на небесах всё змеи запущены, гудят и трещат, змеев тридцать видно.
Когда намеченный маршрут близится к концу, то всегда торопишься: хочется скорее закончить путь. В сущности,
дойдя до моря,
мы ничего не выигрывали. От устья Кумуху
мы опять пойдем по какой-нибудь реке в горы; так же будем устраивать биваки, ставить палатки и таскать дрова на ночь; но все же в конце намеченного маршрута всегда есть что-то особенно привлекательное. Поэтому все рано легли спать, чтобы пораньше встать.
К полудню
мы дошли до верховьев Дунгоу и сделали привал.
Немного не
доходя до бивака, как-то случилось так, что я ушел вперед, а таза и Дерсу отстали. Когда я поднялся на перевал, мне показалось, что кто-то с нашего бивака бросился под гору. Через минуту
мы подходили к биваку.
В этот день
мы дошли до подножия куполообразной горы и остановились около нее в седловине.
24-го числа
мы дошли до реки Бали, а 25-го стали подходить к водоразделу. Горы утратили свои резкие очертания. Места их заняли невысокие сопки с пологими склонами.
К вечеру
мы дошли до маленькой зверовой фанзы, которую, по словам Чан Лина, выстроил кореец-золотоискатель. Золота он не нашел, но соболей в тот год поймал много. Тут
мы остановились. В сумерки Чан Лин и Дерсу ходили на охоту и убили сайка [Годовалый телок-изюбр, оставивший матку.]. Ночью они по очереди и сушили мясо.
По пути
нам встречалось много мелких речек, должно быть, притоки реки Пия. Плохо, когда идешь без проводника: все равно как слепой. К вечеру
мы дошли до какой-то реки, а на другой день, к двум часам пополудни, достигли третьего перевала.
Я не пошел туда, а повернул вправо по ключику Ада, чтобы выйти в один из верхних притоков соседней реки Кумуху, намереваясь по ней спуститься к морю. В сумерки
мы немного не
дошли до водораздела и стали биваком в густом лесу.
Вторую половину пути
мы сделали легко, без всяких приключений и,
дойдя до другой зверовой фанзы, расположились в ней на ночь как дома.
К вечеру
мы дошли до истоков Адимила и стали биваком близ перевала на реку Фату.